Послушай - ветер!

[Заметки идиота]

...и когда черная кошка вдруг перебежала дорогу, ты увидел кран. Да-да, дружок, старый, потрепанный и ржавый строительный кран. Хватайся за него...
...послушай - ветер! Кран уносит тебя всё выше и выше. Какой этаж? 25-й? Нам чуть выше, нам на крышу. Сигарета щупает палец, хватается и лезет в рот. Ты смог бы так прожить? Ты не бойся, тут не страшно. Ты слышишь ветер. Он обволакивает и поет о чем-то немножко грустном. Тихо совсем, ты слышишь?
Ты хочешь спать, дружок. Ложись среди кирпичей - тут уже совсем не страшно. Ты проснешься, когда начнется...
...послушай - ветер! Проснувшись, с разбега прыжок в небо. Кто-то падает вниз, но мы же рухнем вверх? В голубую бездну непророненных слез, и дальше - в космос. За этим улетающим в небо голосом...
Послушай, ветер свистит на тональный мотив,
Ветер назойлив, ветер игрив...
Он целует меня...он кусает меня...
Сегодня я поймал главную из своих удач.

31.10.07
© заметки идиота. Использовалась песня гр. Агаты Кристи "Нисхождение"

---

комменты необходимы...позязя...рыдать без них ведь буду...

[Tashar@]

Любовь умирала в стеклянных песках
И когтем царапала письма на стенах.
И кровью стучала в остывших висках.
И море ей не было уж по колено.
Светало. Мы ссорились в день изо дня.
Ты меня ревновал – я все молча сносила.
Ты кричал, что ты ненавидишь меня.
Я все так же – молча - прощенья просила.
Любовь умирала. На белой стене
Кровавой известкой пророческим даром
Начертаны знаки о вечном огне
И том, что гореть тебе Адским пожаром.
Темнело. И вечер, как кот из кустов
Метнулся под ноги, взъерошил прохожих.
Я сердце свое заперла на засов
И ключ от него потеряла, похоже…
Любовь умирала в песочных часах,
Дробимая кварцем, седыми песками.
Трофеи с охоты на голых стенах
Таращили взгляды, качали рогами.
Мне нет до них дела – им больше не жить
Той жизнью, которой живем мы – живые.
Им проще: они не умеют любить.
Им лучше: их души уже не земные.

---

[птица луны]

Непризнание расстоянием в расставании.
В крыльях безумье беззвучием времени.
Неумением.

Неуместное понимание,
Неизменное обожание,
Нетерпение.

В глянце кружева белого кружим мы,
В снежной взвеси
Надежа из смеси разметается…
Будем каяться.

В нас прощение темным семенем
Изменяется неумением,
Заливается жидким пламенем,
Забивается в угол знания.

Зреет, полое, в землю голую
Не заброшено.
Припорошено белым инеем
Твоим именем,
Моим знанием, что пропали мы.

---

это не история любви

[птица луны]

Он увидел её у окна за столиком кафе и как это бывает влюбился. Не жадно и алчно, не желая и уничтожая, а красиво и легко. Она была милая и светловолосая. Аккуратные кисти рук, открытое лицо, склоненная голова. Сидела над чашкой фруктового чая и вертела в руках мобильный телефон. Время от времени делала глоток из белой фарфоровой чашки и смотрела на часы.
Явно ждет кого–то. Его столик был через один от нее. Мысли, сомнения предположения… он не был из робкого десятка, и то что он не подошел и не познакомился сразу значило лишь то, что он не хотел разбивать иллюзию словами, не хотел нарушать ее ожидания, наблюдаемого им и ему просто нравилось смотреть.
Она еще раз кинула взгляд в окно, вздохнула и поднялась. Накинула легкое бежевое пальто, и подхватив на плечо сумку направилась к выходу. Проходя мимо подарила ему удивленный взгляд, заметив пристальное внимание и почти исчезла из поля зрения. Его губ коснулась легкая улыбка
- Стоите! – небрежно – Вы кого-то не дождались? – Мгновения красивых осколков отчужденности между двумя незнакомыми людьми, поворот головы и изгиб бровей.
- почему вы так решили? – Приятный тихий голос.
- Вы смотрели на часы и оглядывались по сторонам.
Вновь легкая улыбка и мысленно пойманный конец нити от него к ней. Он потянул на себя, легко, ненавящево, чтобы не поранить и ненароком не повредить крыло этой светлой бабочки, порхающей в сантиметре от его ладони.
- Вы крайне наблюдательны - кивок и полуоборот. Перехват и медленное осторожное движение головы. Подрагивают крылья. Приземлилась. Коснулась чуть щекотными усиками кожи, оставляя след пыльцы. Осторожно ладонью над ней, сверху, аккуратно, так чтобы не спугнула. Дрожь полукружий ажура – сейчас улетит, но нет, не пущу.
- Мне тоже пора. – Поднялся, прошел, придержал дверь.
Прикинуться просто разговорчивым дураком, из тех, что с улыбкой ведут беседы с любым приглянувшимся прохожим, даря внимание, и забывая лицо через мгновение, за поворотом. – Сегодня похолодало, а люди еще не успели спрятаться в свитера и теплые куртки. – Открытая улыбка и глаза поднятые на нее.

***

Они гуляли по городу в осенних полутонах неба. Он приглашал ее в разные изысканные места, примеряя для нее маски и отбрасывая одну за другой, чтобы она улыбалась. Он с трепетом и интересом наблюдал движения крыльев своей бабочки, присевшей на ладонь. Подносил к глазам, рассматривал и смеялся.
Она любила день и солнце, она рисовала, и пела на ходу. Она не подпускала совсем близко, маня легкими мягкими переходами узора. Она доверчиво порхала по цветам, что он дарил и делила его дни.

Он любил подглядывать за ней из-за спины, подслушивать ее напевы и удивлять, удивлять, удивлять.

Их частые встречи оставались неожиданными и насыщенными, он ненавидел скуку и постоянство. Он играл для нее увлеченно, в лицах и друга и старшего и наивного ребенка и злого гения. Она лишь широко раскрывала глаза, взлетая ресницами, и просто была.
Осень померкла тусклой палитрой, покрылась белым росчерком холода по замерзающей земле и принесла тепло камина и радость морозного утра в узорах на окне.
Он увозил ее от людей, к себе, на машине, по длинным изгибам шоссе. Они пробегали по холоду улицы, загребая обувью снег, и врывались в тепло комнат. Он грел ее замерзшие крылышки, расцвечивая зимнюю грусть огнем из камина и вишневым вином.

Он называл ее «мой друг» и легко касался прядей волос, боясь, что на пальцах останется легкий след крыла и она не сможет летать.

Она садилась у огня и слушала пластинки. Она льнула к нему, когда он был спокоен и тих, и с трепетом замирала, видя в нем угрозу и змеиную суть.
Он не прятался от нее, он знал, чего она боится и что любит. Он знал, что бабочка боится ветра и огня. Он уходил в ночь в сильный ветер, и смеялся, запрокинув голову в небо и путал белые нити снега с темными волосами. Он не играл со своей мышкой, он называл ее «мой друг». Затихал кошачьим изгибом, пряча острия в мягких лапах и жмурил на огонь стальной блеск глаз. Она была его другом.

Она любила бывать одна, зная, что он – в соседней комнате, она вставала в полдень и гуляла по улицам, делая наброски лиц и манер. Она была добра и ничего не скрывала от него. Она была тихой рекой в солнечных бликах, бабочкой в жаркий летний день, шелестом листвы в тени леса. Она редко влюблялась и еще реже плакала. Она ценила жизнь и тишину. Ей нравился он. Нравился за то, что просто был рядом, и еще за то, что позволял ей спрятаться, когда было страшно.

Он знал что не станет нападать на нее. На нее – маленькую и хорошую. Знал это потому, что она не сможет защититься, и интерес, таящийся в движениях его навстречу, смягчался и затихал в шелесте листвы.
Она знала, что он не бросится диким зверем, и оставалась у его опасных лап, прячась в цветах и играя красками по бумаге, широкими мазками мягкой кисти.

Однажды весной она почувствовала, что он изменился, услышала, как с шумом раскрылись его крылья, крылья коршуна. Мельком увидела оскал и вздыбившуюся на загривке шерсть. Она отпрянула от обжигающего блеска глаз хищника. По ее спокойному лугу побежал порыв ветра.
Он оставался нежен и внимателен, он ничего не изменил в их отношениях, он знал – она поймет, но не примет. Поэтому был спокоен.
Вздрогнули нежные крылышки, и бабочка вспорхнула с руки.

Милый хищник. Коснулась на прощание его лица и тихо улыбнулась. Она всегда знала, что он такой. Она всегда видела эти резкие изгибы его манер, и всегда знала – ветер подует и она испугается быть рядом с диким зверем. Она не готова к лезвиям его глаз, пусть даже не к ней, не готова к стремительным сильным движениям. Хищник проснулся.
Он же улыбнулся ей на прощание, прощая. Он знал что она не полетит рядом, она другая, и покинул ее луг.

В середине весны они расстались. Она легким шагом устремилась вдаль, помахав рукой и что-то напевая, скрылась из виду. Она улыбалась уходя. Теперь их дороги разошлись, и это не было плохо. Это было правильно. Она напевала, смотря в небо, разглядывая оставленные им следы в ее душе, и находила только радость, ту, что будет греть воспоминаниями без сожалений и боли потери.
Вспомнила его глаза – холодные, с яркими отблесками огня и поняла – он полюбил.

---

сумасшествие

[friend_of_devil]

со мной лукавой тишиной
злобно играется прибой-
психоделический покой....
канвой вокруг стоит конвой...

сорвавшись с вязи бельевой
мой крик сорвался в громкий вой
и руку об руку с бедой
придем к тебе - антигерой

тело застлавши пеленой
уйдешь в туман. слепой войной
слепой, глухой, тупой, немой
настанет новый день гнилой.

и вот гульбою дармовой
отмечу свой уход дрянной
и ядовитой желтизной
отмечу выход в мир иной....

---

Иду на Вы

[friend_of_devil]

Иду вперед без смысла и неслышно.
Иду искать я жертву, серой мышью
забившейся под краешек горы…

Иду вперед, за мною – миллионы.
Идущих, издающих стоны,
усопши духом, живы во плоти…

Иду вперед, я не боюсь опалы,
гнев божий разобьется в скалы.
На пальцах лишь дрожит «умри»…

Иду на Вы, а это так непросто…
Покрыты сотни душ коростой,
А остальные умываются в крови…

Иду до края, до конца, до смерти,
Пройду весь мир, оставлю на паперти
всех тех, кто мысль лелеял - жить…

Иду на Вы, никчемные вы люди.
Я ниспошлю с небес прелюдий,
Смертельных од, чтоб до конца времен прослыть

Великим злом. Иду на Вы.
Я изгоню вас с сей земли…

03.09.07

---

[paganel67]

Издательством Lulu (Lulu.com) опубликован мой новый роман “Два дня без солнца”. Это напряженный и очень подробный рассказ о том, как из-за нескольких негодяев круто и необратимо изменились судьбы десятков людей. Многим из которых уже не суждено еще раз встретить солнечный рассвет после двух дней грозового ненастья.

Действие романа ограничено двумя летними днями одного из последних годов недавно канувшего в лету двадцатого столетия. События, описанные в романе, происходят в отрогах Крымских гор и на южном побережье этого полуострова, на волнах Черного моря и в его глубине, на Московских улицах и в глухих лесах Северного Кавказа.

Роман “Два дня без солнца” можно приобрести на сайте его издательства в печатном или электронном варианте.

Все подробности на моем сайте

---

"Не чиста"

[Logsbery]

Как лёд холодный взгляд вселяет ужас, страх,
А блёклый свет лампад блестит в моих слезах;
И слышен тихий всхлип, хотя вся боль прошла –
Мне не забыть обид: что ты прощён – врала.

То, что вокруг, – то сон, простой ночной кошмар,
Колоколов трезвон как сладкий звук фанфар;
Мне не проснуться, нет, – я знаю, что не сплю,
А под щекой паркет… Но я ведь всё стерплю.

Простое слово "спор" – контроль потерян мой,
И есть сие позор. Позор главы седой;
Как я могла забыть, что ты обманщик, лгун?
Довериться, впустить? Я не твоя, Колдун.

Играет свет во тьме, играет он судьбой,
И нет добра во зле, как нет меня с тобой;
Кругом лишь Ад и боль, и страх съедает нас,
Исчезнуть мне позволь, исчезнуть тот же час.

С тобой мне страшно быть, но и одна боюсь,
Прикажешь мне забыть? Ты знаешь – не смирюсь;
Я больше не чиста, и смысла жить нет мне,
Померкли все цвета, я глубоко на дне.

Но завтра ты придёшь, всё повторится вновь,
Что я нужна, соврёшь, а с губ стекает кровь –
Последний поцелуй. Секунда – и конец.
Меня ты зачаруй. Одень терна венец.

Как лёд холодный взгляд вселяет ужас, страх,
А блёклый свет лампад блестит в моих слезах;
Я больше не чиста, мне нет дороги в Рай,
Меня растлил вчера. Сегодня – умирай…

---

[альтер и я;]

в убитом настежь дне асфальта
необратимо восхищенно
ловить ресницами пенальти
забитые в глубины щелок

кричать по каменным созвездьям
расплескивая кто как может
по трубам пробираться медью
в итоге всё себе дороже

продрать глаза под грязным платьем
прикидываясь всё же дохлым
отдать обочину петарде
как будто всё это мне похуй.

---

[blackberia]

Явная ржавь.

Он уходил так часто, что я не успевала дышать. Без него даже глоток воздуха давался мне с трудом, судорожно, с острейшей болью по всей грудной клетке, до самых костей. Я не могла есть, не могла спать, не могла ничем заниматься, кроме как считать время до его возращения. Девяносто ударов в груди – минута. Он уходил каждый день, и каждый день я подолгу лежала в темноте и считала удары, будто сама судьба наносила мне их со всей своей жестокостью.
Он уходил и я не могла видеть. Я не выдерживала давления этих стен в голубой краске, они сжимались в бетонный кулак, сдавливали, проникали внутрь меня и нещадно жали мое сердце. Я словно чувствовала их светлый холод в себе. Я спасалась, закрывая глаза. И считала…
Он уходил и всё становилось таким, как есть. Воздух – невыносимо стерильным, постель – режуще белой, я – катастрофически беспомощной.

Мы встретились в сентябре. Я ходила в расстегнутом пальто, и попадала под дождь, стоило мне только забыть дома зонтик. Я была рассеяна и нелепа, ненавидела себя за каждую одинокую перчатку в кармане, забытый зонтик и промокшую себя до последней зеленой нитки, которой синяя пуговица была пришита к красной рубашке… В бардаке моей квартиры без вести пропадали пары к носкам, туфлям, перчаткам… где-то там пропала и его пара… та я, которую он любил. Беспорядочная, свободная, с вихрем мыслей в голове, таких же спутанных, как мои волосы... я ведь и расчески дома теряла, неделями не могла найти и одной, а потом натыкалась на коробку с десятком всяческих щеток и гребней.
Мы встретились в сентябре. Он выглядел совершенно нереальным… его внешность… его черты, повадки, одежда, образ жизни… Я не могла представить никого лучше. И пары для него более немыслимой, чем я.
Мы встретились в сентябре, он укрыл меня от дождя под своим зонтом, и с того дня я больше не представляла жизни без него.

Я любила и он любил, наши сердца бились в одном ритме, мы держались за руки и ощущали наш общий, синхронный пульс, мы говорили одновременно одно и тоже, мы смеялись и плакали вместе, мы стали единым целым, с одними мыслями, одними словами, одним дыханием, сердцебиением. Это была бесконечная эйфория и я не могла поверить в то, что это возможно. В то, что это возможно со мной.

Но с каждым днем я привыкала к этому всё больше… больше, чем он.

Я закрывала глаза. Я была не силах поверить, что наш песочный замок по крупице превращается в прах… Теперь уже это стало для меня невозможным.
И я закрывала глаза. Старалась не замечать своих слишком часто не согретых пальцев, не вытертых слез, «люблю» без ответа…
Я закрывала глаза… А он начинал уходить.

Уже в октябре я грела свои руки в карманах с дырками, обе руки, в разных перчатках… А он просто шел рядом… Шел и не был рядом. Я снова привыкла красить губы. У меня была рыжая помада, без колпачка, в тон моим волосам…Они стали обретать рыжий оттенок, я желтела, как всё вокруг, ржавела изнутри. Когда мы шли по улице, и деревья роняли листья нам под ноги, я заметила один листок какой-то странной формы, похожий на сердце… мое сердце, такой же сухой и ржавый. И он наступил на этот листок, даже не заметив его под своими ногами. Тогда у меня впервые что-то сильно кольнуло в груди.

Он уходил… В работу с головой, в себя, в аську, во что угодно, и я старалась думать, что это дела первой важности, что гораздо менее важно жить… со мной…
Он уходил, а я оставалась. С выпадающими рыжими волосами, с холодными руками, прижатыми к груди в попытках унять разрастающуюся боль. Я оставалась ненужная ему, а еще больше – себе.
Он уходил. Постепенно растворялся и исчезал из моей жизни. А вместе с ним и я, испарялась из собственной жизни.

В последний месяц я не следила за числами, но кажется уже наступил ноябрь. Небо было по-зимнему светлым, и каждое утро я просыпалась от холода. Медсестры говорили, что видели снег… А я уже почти ничего не видела. Они еще не знали, что со мной, но я еле держалась на ногах и не могла есть. Иногда задыхалась. Они приносили мне какие-то книги, журналы, приглашали в холл, смотреть телевизор. Но я не могла. Ничего не могла.

Каждый день он приходил ко мне два раза. Приносил мне есть в обед и укладывал спать вечером. Только так я ела и спала. И дышала почти без боли, только с ним.
Каждый день он приходил и я целовала его руки. Он старался не смотреть на меня, иногда плакал, я обнимала его крепко-крепко и не плакала. Не плакала до того самого момента, когда он целовал меня в лоб и закрывал за собой дверь.
Каждый день он приходил и уходил, и каждый день я рождалась и умирала заново.

Однажды он исчез на три дня, я ждала и считала, сердце сжималось и разжималось с невозможной болью, слезы брызгали из глаз, я кричала и теряла сознание. Медсестра Надя всегда была возле меня, пыталась дозвониться к нему, потому что я уже была не в силах даже пошевелиться.
Он исчез на три бесконечно долгих и невыносимых дня. Я не ела и не спала, я больше даже не считала, все мои мысли сгустились в грудной клетке и взрывались там с каждым новым приступом боли. Даже Надя под конец потеряла свою верную тезку надежду. А я теряла свое сердце, ведь это всё, что у меня осталось – надежду, себя и его я уже потеряла.
Однажды он исчез на три дня. И однажды мое сердце не выдержало…

Я умерла двадцать третьего ноября, в полночь, моё сердце остановилось. Бестолковый ржавый листочек под его ботинком.
Я умерла, а он не пришел никогда, не пришел и на похороны. Надя принесла мне букет тигровых лилий, рыжих… они и сейчас лежат на мне, с скрученными лепестками, похожими на пальцы.
Я умерла. 23.11.07, причина смерти… любовь.

---

[Raisalyng]

Приветствую всех!
И если есть желание - прочтите)))
Ночью все волки серы (проза)
Говорят, волки панически бояться людей. Будучи щенком, Вильк тоже боялся. А потом вырос, заматерел. Мягкий детский пушок сменила жесткая, серая щетина. Прорезались клыки. А страх никуда не делся.
Вильку было двадцать пять, а казалось сто пять. Возраст не имел значения. Волки редко умирают от старости, а если умирают – значит, не волки. Значит, дворовые шавки в серой шкуре. Близилась ночь. Желтые глаза фонарей перемигивались, расплывались, мутнели в лужах, брызгами разлетались по сторонам, выдавленные и сплющенные колесами проезжавших машин. Вильк шел по мосту, низко опустив голову, и курил. Много, часто, до фильтра, обжигая пальцы. Не помогало. От сигарет становилось только хуже, першило в горле, сохло во рту. Еще вчера бы он купил бутылку пива, или портвейна. Выпил бы и полегчало. Но не сегодня. Сегодня все по-другому.
У Вилька была работа, любимая женщина и смерть, которая наступила где-то после полудня. Кто сказал, что смерть – костлявая старушенция с косой? Вздор. Просто вздор. Смерть – это гудки в телефонной трубке и голос, говорящий, что ему все надоело. Что он ошибся и больше никогда не появится в этой трубке в этой жизни. Лучше бы старушенция, лучше бы с косой.
Мост кончился, Вильк сбежал по ступеням вниз, под арку городского парка, свернул вправо, прошелся вдоль тополиной аллеи, свернул влево, увидел вечный огонь, прикурил и зашагал дальше. Идти было приятнее, чем думать. Стоять – приятнее, чем сидеть. От себя не убежишь. Себя не перегонишь. Словом, умри и тебе простится…
Фонари в парке были насажены не так густо, полоска черноты змеилась вдоль дороги. Вильк думал, что в любви… достаточно любить. Слова не нужны. И ошибся. Аню он любил. И молчал. Поэтому ни разу не видел ее слез. Дождь барабанил по асфальту, заползал в уши. Полуголые сучья деревьев шумели над головой. Вилька тошнило.
— Эй, найдется прикурить?
Девчонка появилась словно бы ниоткуда. Маленькая, худая, в красной кепке. Нет, все-таки не девчонка – девушка, может, женщина.
Вильк остановился, пошарил в карманах, достал зажигалку.
— Сигареты есть? — спросил он, сухо, скупо, чужим голосом.
— Есть.
Рыжий огонек вспыхнул ярко, осветил лицо незнакомки. Треугольное, узкое, с тонкими, бледными губами.
— Спасибо, выручил. А то я уже битый час страдаю. Ныне все такие некурящие, аж убить хочется.
— Наверное…
Вильк пожал плечами. Дождь заползал в уши.
— Слушай, а чего ты такой грустный? Неприятности? Понимаю. Хочешь, поговорим?
— Что-то не тянет.
Действительно не тянуло.
— Понимаю…
Вильк стоял. Девчонка курила и смотрела на него, черными провалами из-под красного козырька.
— Меня зовут Оля.
— Вильк…
— Волк?
— Вильк. А в общем ты права.
— Волк….
— Ну пойдем поговорим… Оля.

Вильк сидел на мокрой скамейке, и дождь заползал в уши. Он говорил мало, а вроде бы получалось, что сказал все. Абсолютно все. Оля слушала внимательно, хмыкала, фыркала, иногда перебивала и курила. Много, часто, обжигая пальцы.
— Получается, Аня тебя бросила потому, что ты не говорил ей, как дороги тебе эти отношения? Или потому, что ты дурак и никого, кроме себя, не любишь, ммм?
Вильк кивнул, не слушая.
— Эх, дерьмо наша жизнь. Вонючее, тягучее, а грех не вляпаться. Ты меня понимаешь?
— Понимаю.
Вильк не понимал.
— Бывает иногда выполз из ямы, отряхнулся, вымылся – будто бы чистенький. Будто бы можно жить. А потом вышел из дома и опять заляпали. Тошно как-то, обидно и несправедливо. И вот ведь в чем штука – плохо каждому, и дерьмо у всех одинаковое… А каждый говорит, что у него как-то хуже, у соседа… опрятнее что ли. Тьфу! Тошно. Зачем жить?
Вильк ничего не ответил.
— Повеситься?
— Дура…
— Спрыгнуть с крыши?
— Дура…
— Неужто отравиться?
— Дура… Ты молодая, наладится.
— И тебе того же. Но на кой черт ждать, если можно покончить разом… Ну, не ждать…
— Маленькая, глупая Красная Шапочка.

Вода, маслянисто-черная, в оспинах дождевых капель, пугала. Скользкие перила холодили кожу, по телу бежали мурашки. Вильк смотрел в свинцовую кипень и понимал, что избавление должно выглядеть как-то иначе. Суше что ли, теплее. Оля стояла рядом, опустив свою узкую ладошку на его плечо, и улыбалась.
— Красиво, да?
— Сыро…
Щелкнула зажигалка. Сигарета не хотела разгораться. Вильк думал, что боится прыгать. А выхода не было.
— Ну так как, проявим смекалку и покажем жизни язык? Или ты передумал? Или подождешь…?
Телефонные гудки в трубке безжалостно сообщали – надежды нет. И в воздухе не пахло сиренью. Аня обожала запах сирени. А Оля – сигаретный дым и красную кепку.
— Давай руку, волчище… Так проще.
— А вдруг не получится? Я хорошо плаваю…
— Ну и? Вода ледяная, тяжелая… если будешь паинькой, она все сделает за тебя…
Вильк сжал тонкие Олины пальцы, зажмурился, чертыхнулся и прыгнул. Они прыгнули вместе. Черная толща воды поглотила Вилька, поглотила надежды, мечты, смерть, жизнь, телефонные гудки и сирень. Где-то отчаянно взвыла собака, быть может, представила, что она волк, а быть может, просилась домой. К хозяевам, в тепло…
Боли не было. Был всплеск, хруст и немного крови… Мелководье, камни и тишина….

Оля, отчаянно ругаясь, выбралась на берег, выжала куртку и кепку. В небе светила полная луна. По мосту бежал парень в кожаном плаще. Курил. Оля посмотрела на него пустыми, черными глазами и хищно оскалилась. Надо попросить сигаретку…
Когда в мире не останется ни одного серого волка, каждая Красная Шапочка сможет спать спокойно…

---

Остаться

[Dead_Romeo]

Остаться
(с) Copyright Ромео де Данни, 2007

посвящается Насте М.

Сейчас мне страшно, одиноко.
Пусто.
Я безнадежно плачу-так жестоко.
Грустно.
И под дождем так холодно.
Так грязно.
Я закричу совсем без повода.
Бессвязно.
Слезы капают, так горько.
И невольно.
Мне без тебя одно лишь только:
Больно.

ill-advised


- Суицид - не всегда выход из ситуации... - проговорив это, он сплюнул на землю. - Если надежда еще остается... Лучше не надо.
Сколько ему было лет? Теперь ответа на этот вопрос вам уже никто не даст.
Он шел по грязи, на его ботинках после каждого шага оставалось все больше этой липкой серо-коричневой массы.
- Звиздец пилоту Куропаткину... - "Ненавижу это время... Снег стаял... Земля мокрая и мягкая... Ходишь, как по матрасу..." - думал он.
В очередной раз сплюнув на землю, он достал сигареты. "Но если есть в кармане пачка сигарет..." - вспомнилось ему. Но на сегодняшний день все шло хуже некуда.
Он не знал, что сказать себе. У него просто не было ничего интересного для себя. Да и для других, впрочем, тоже.
Жизнь не представляла для него интереса.
Просто ничего не происходило. Он просто шел по мягкой земле. Шел, даже не зная, куда именно он идет. Он просто брел в неизвестность.
В его жизни все было закончено. Причем все события имели весьма логический конец. Казалось, он узнал об этой жизни все, что ему нужно было. Увидел все, что хотел увидеть.
Ну, кроме смерти, разве что.
Его пошатнуло, он упал. Он уже несколько дней ничего не ел.
"Жизнь подобна горящему фитилю. Точно так же на всем ее протяжении сгораешь, а в конце - огненная вспышка, яркая, как Солнце. Сгораешь весь, без остатка"
Когда-то давно, кажется, месяц назад, он пропитал свою куртку бензином. Чтобы в конце была вспышка.
Невдалеке раздался звон церковных колоколов.
Лежа на земле, он поднялся. Сил на это уже не хватало, но он сумел.
Так и есть... Недалеко от него стояла небольшая часовня с колокольней.
Он несколько минут слушал звон колоколов, этот завораживающий и необыкновенно чистый звук...
Он встал лицом к церкви. Перекрестился. И внезапно, неожиданно даже для себя, он начал молиться.
И вдруг внутри него раздался крик души. Его прокуреннй, пропитой и разорванной в клочья души.
"Господи!.. Зачем?.. Зачем ты забрал у меня все? Зачем ты забрал у меня любовь? Ты же ее воплощение... Ты же милосерден... Зачем?.."
Недолго думая, он пошел к церкви. У входа копошились рабочие-узбеки. Кто-то из них, какой-то подрядчик, крикнул на него:
- Слушшай, дарагой, здэс ремонт, нэльзя, да? Иди в обход!
Он посмотрел вокруг себя. Его серо-стальные глаза нашли второй вход во двор церкви. Пошле туда, не особо торопясь. А куда спешить? Умереть он всегда успеет.
Вот и вход в храм. Церковь сама белая, с высокой колокольней. Он где-то слышал, что христианские храмы строят в форме креста. Здесь же не было даже намека на крестообразную форму. Сверху часовня выглядела простым белым квадратом с пятью желто-золотыми крунами куполов и небольшим темным пятнышком колокольни.
Над входом в церковь сияла вложенная мозаикой икона Божьей Матери. Глядя на лицо Богородицы, он перекрестился. Зашел в храм.
Внутри хор пел молебен. Раньше церковное пение его как-то не привлекало. Теперь же все было иначе. Он был заворожен этим звуком, был притянут и привязан к этому невообразимо светлому пению... Он не мог даже поднять ногу, чтобы уйти. Так и стоял, примагниченный к месту. Крестился, когда крестились стоявшие рядом старушки.
Выходя после окончания службы он снова обернулся на икону Богоматери над входом.
Его догнала какая-то старушка, из тех, кто работает в церкви.
- Милок, милок, подожди!.. - звала она его.
Он остановился и обернулся. Старушка торопливо подошла к нему и ни с того ни с сего начала отряхивать от грязи, приговаривая:
- Как же ты так, милок?.. Ты же еле на ногах стоишь!.. Вот, возьми хлебушка, сынок, возьми...
А он стоял и смущенно смотрел на эту добрую старушку, держа в руке буханку черного хлеба. В его глазах была и эта смущенность, и благодарность, печаль, и в то же время радость, даже счастье...
"Почему?.. Зачем?..."
Он уходил все дальше и дальше от церкви. Но все каким-то странным образом изменилось. Вдруг появилась надежда. Откуда? Он не знал.
Он уселся на скамейку и достал сигареты. Вытянув сразу две, первую он сунул в зубы, вторую - за ухо. Поджег. Затянулся.
Он устал. Он очень устал. Откинулся на спинку скамейки и уснул...

- Извините, здесь свободно?.. - разбудивший его голос принадлежал невысокой девушке, лет семнадцати-восемнадцати.
Он вскочил на ноги, протер глаза:
- Эээ.. Конечно... Да... То есть, свободно!
- Спасибо. - она улыбнулась ему и присела.
Он огляделся. Мир странным образом преобразился. Листья на деревьях были странного серо-белого цвета, на вывеске ближайшего магазина вместо букв красовались фигуры: круг, треугольник, квадрат, пятиугольник и ромб. На небе вполне мирно сосуществовали три Солнца - обычное, синее и изумрудное - и две луны - черная, как смоль и привычная белая.
Он вытянул вперед руки и оглядел себя. На нем вместо грязной выцветшей куртки был надет черный балахон до пят.
- Кто же я?.. - недоуменно спросил он ни у кого, но она ему ответила:
- Вы - это Он. Вы пришли, чтобы найти и полюбить Ее.
- Постойте... А кто вы? - он ничего не понимал.
- Я это Она. Я люблю Его.
Он был поражен. Но в конце концов Он понял, зачем Его зашвырнуло в эту странную страну.
Чтобы вечно смотреть на это Ее простое лицо, будто искусно выточенное из камня, на Ее легкий голубой плащ.
Он был убит.
Она встала и подошла к Нему.
- Ну что же ты молчишь, глупый? Неужели ты до сих пор ничего не понял?..
Они слились в поцелуе...
- Я хочу, чтобы это длилось вечно... - проговорил Он.
Она почему-то отстранилась от Него и отвела взгляд. А потом обернулась и посмотрела на Него с тоской и печалью.
- Я так долго ждала тебя...
- Я искал тебя всю жизнь...
- Тебе придется уйти...
- Зачем? Почему?..
- Это всего лишь счастливый сон, миг...
- Тогда я не проснусь...
- Но ты умрешь!..
- Жизнь без тебя ничто...
- Люблю тебя...
- Навеки твой...

В церкви их венчала странно знакомая Ему старушка в архиепископском наряде.
Выходя из храма, он вдруг споткнулся и упал, дико захрипел, закашлял, глаза Его вылезли из орбит...
Она провела своей рукой по Его лбу, и приступ кончился.
Он встал и почувствовал огромное облегчение... Будто оставил за плечами, где-то там, внизу, что-то тяжелое, что-то неподъемное...
Он и Она уходили вдоль по дубовой аллее, конца которой почему-то не было видно...
Две души улетали из этого мира в свой чистый, свежий, новый мир, в котором не было ничего, кроме Их Любви и запаха опавших дубовых листьев...

Эпилог.

Он умер серым осенним днем, полулежа на скамейке, во сне. Его сердце вдруг бешено забилось, он дернулся, и в следующий миг оно разорвалось на тысячи осколков, каждый из которых сиял и горел любовью к Ней, к Той, что пришла к нему во сне...
А кто-то ведь увидел вспышку...
А может быть, они сейчас вместе...
Ромео де Данни
19.10-24.10.2007
24.10.2007. 01:23

---

[frivolous child]

стараемся мы удержать весь этот мир в своих руках,
как одеяло из воспоминаний мы прячем миг в далеких снах.
спясту лет пять все разобьется в прах,
и не спасет ни одного из нас ни грусть, ни смех, ни страх.

но всеравно мы продолжаем петь в своих мечтах
и каждый день стараемся улучшить мир в души своей стенах.
все ночи напролет проводим мы на чистых простынях,
что б в новый день войти с улыбкою в глазах.

и держиться одно лишь слово на устах,
способное перевернуть всю жизнь в других мирах.
о нем мы слышим день за днем во всех домах.
оно объединяет нас в различных городах.

но стоит лишь кому то сделать лишний взмах,
тот час развеется оно и превратиться в крах.
все чувства затеряются в бермудских пустырях,
а смысл лишь останется в безвучных маленьких словах.

---

сероглазый

[птица луны]

Опустилась на руки голова –
Милый мой, хороший, не права.
Лунного не ткать мне серебра
И с закатом не уйти до утра.

Милый мой, хороший, не права,
Я змею несчастия призвала.
Напоила радости молоком
И ушла сквозь сумерки, бросив дом.

Ночью долгой, звездною, я ткала
Не рубаху белую, а слова,
С зорькою вставала я танцевать,
А с луною первою умирать

Распускала косы я по воде,
Умывалась росами я в беде.
Дух болотный юноша, колдовал
И учил меня всему, обнимал.

Фей лесных хрусталь, звездопад.
Смех и взгляд его – белый яд,
Он вложил в уста мои песни звон
Отпуская же меня, молвил он:

Птица птица серая ты моя,
Хрупкая, несмелая, как заря.
Змейка змейка быстрая, уползай,
Провожу монистами лунных стай.
Мышка мышка белая, сквозь леса
Добежишь до дома ты как лиса.

Девочка моя, на прощание,
Подарю тебе два крыла – прилетай ко мне.
Закружилась я на встречу луне,
Сероглазый, вспоминай обо мне…
Помахал он мне прозрачной рукой –
Птичка легкая, всегда я с тобой…

Милый мой, была не права.
Я летала все и песни ткала.
Милый мой забудь и прости,
Ты на волю мой полет отпусти,
Заплутала я душой средь болот,
Дух лесной меня обратно зовет.

---

Загадки и феномен творчества

[hipostasy]

Меня, как амбициозного и самоуверенного графомана, как и положено, чрезвычайно занимают Феномен и загадка творчества - потребность, мотив, цели, задачи - каюсь!, - каковые ощущаю в себя постоянно, что и побуждает регулярно насиловать безропотный нотбук...
И вот "царапнули", привлекли внимание, "запали" в душу вычитанные - неважно, где и у кого!, -- слова, частично, на мой взгляд, объясняющие побуждение к началу литературных опытов: "Вообще всякий чловек, производящий тексты, следует типу поведения, который определяется его, человека, литературными пристрастиями".

И интересами, вкусами и вкусом, спешу добавить от себя.
Это продолжает мою предыдущую мысль о том, что всякое начало творческих исканий по природе своей подражательно!
То есть берет за эталон, образец, понравившееся, поразившее, привлекшее внимание и заставившее работать мысль либо трепетать чувства....

Это потом, у того, кто преодолеет неизбежные первые трудности и разочарования,
появится осознание необходимости самостоятельного поиска и форм форм и литературных приемов самовыражения, наиболее выразительной, доказательной, полной и адекватной передачи мыслей, передачи чего-то того, сокровенного, что открылось в этом мире только конкретно тебе..... Что, собственно, на мой взгляд, и является целью и побудительным мотивом творчества....

Захотелось поделиться и следующей мыслью:

Меряй свою жизнь не тем, что ты сделал, а тем, что ты еще не сделал из того, что не сделает никто лучше тебя!

---

Присоединюсь.

[Рэн-кун]

приятно было бы послушать отзывы.Мой рассказ."Она".

Она сидела и смотрела в окно. Сначала было утро, потом день- улица заполнилась человечками, потом стали зажигаться фонари, вывески магазинов и кафе. Город из окна казался муравейником: машины, люди… Ночь: муравьи появляются всё реже и реже. Они все - одна система, она же к ней не принадлежала.
Она была необычной, этот мир отталкивал её(за то, что она пыталась сделать его лучше). Все знакомые относились к ней, как к сумасшедшей: кто-то жалел, ну а кто-то смеялся. Она была очень эмоциональна и никогда не скрывала своих чувств… Окружающие это знали и считали её неуравновешенной. Ей не нравился этот мир, а она не нравилась ему.
Она. Она была самой собой. И вот она сидела у окна…
Вдруг что-то в её лице изменилось: На нем появилось выражение «а ведь все так ясно». Она встала и побежала. Надела своё любимое белое платье (а была поздняя осень). Потом встала у зеркала, расчесалась, подумала и обулась в босоножки. Обернувшись, вновь посмотрела на окно. Открыла дверь, еще раз оглянулась и вышла. Всё встало для неё на свои места: этот непонимающий мир, чувства- всё как на ладони…
Она вызвала лифт, но у него столкнулась с одним из соседей.
- Здравствуйте…- Улыбнулась она,- мне вверх…
Девушка посмотрела озаренным и одновременно печальным взглядом на недоуменного соседа. Она ждала. Секунды казались ей невыносимыми. И лифт приехал вновь. Она нажала на кнопку восемнадцатого этажа: дальше лифт не ехал.
Она прошла по техническому этажу, попробовала открыть дверь на чердак: она поддалась. В нос ударил резкий запах птичьего помёта: это была голубятня. Она закрыла дверь и громко чихнула: перья… Ей пришлось минуты три (а в тот момент это показалось ей вечностью) побродить по катакомбам из труб и проводов, прежде чем она нашла дверь на крышу. Дверь была открыта.
Она вышла на свежий воздух, как раз начинался рассвет. На краю неба появилась ярко-оранжевая точка, горизонт стал гораздо светлее, облака окрасились в розовый цвет. Складывалось впечатление, что гениальному художнику не нравилась его робота и он её все время исправляет: смывает остатки звёзд и луны, вырисовывает солнце все выше и выше, при этом не забывая менять все цвета на полотне: синее небо становиться голубым, всё более ярким и желтым – солнце… Тучки на горизонте окрасились в розовый, потом оранжевый цвет.
Это был последний в её жизни рассвет. Она рассматривала первые фигурки людей, спешащих на работу… Она не хотела вызывать у них страха, жалости или негодования. Она укорила себя, что дождалась рассвета.
Края крыши отделяли перила, за ними стояли прожекторы, которые включали на Новый Год. Она их переступила, переступила и бортик… Теперь она стояла на тонком карнизе. Она вспомнила лица своих родителей: они расстроятся…
И прыгнула… На секунду она ощутила страх и свободу, а потом даже перестала бояться - она летела. Тут она ощутила сильный удар, толчок, будто кто-то откинул её назад…
И она действительно отлетела, открыла глаза и пришла в ужас: перед ней лежало её собственное тело: кровь, открытые переломы – ей стало плохо. Недалеко от тела начали собираться люди, одна женщина упала в обморок, другая отвернулась, кто-то уже набирал номер скорой.
Она хотела еще посмотреть на то, что происходило во дворе, но её потянуло наверх. И она полетела. Она всю жизнь мечтала летать, а полетела после смерти - вот такая шутка судьбы. Она посмотрела в сторону своего дома и увидела какого-то мужчину, он был толстым, немолодым, прозрачным и тоже летел, вокруг него роились тени, тянули его вниз, под землю. Они буквально разрывали его по частям, он вырывался, на его лице застыла гримаса боли и страха, когда понял, что тени победили… Её передёрнуло. Она осмотрелась, но вокруг неё никаких теней не было. Так что она продолжила свой путь: там, в облаках было что-то, что её манило.
И она прилетела. К воротам среди облаков, тяжелым, кованым из золота. Она попыталась их открыть, у неё не вышло, попробовала всмотреться вглубь, но за ними был непроглядный туман… Она толкнула ворота и тут откуда-то справа услышала тихое:
- Не пытайся, не выйдет.
Она посмотрела в ту сторону, откуда доносился голос: это был парень с тёмными волосами и прозрачно-голубыми глазами, одетый в белую майку потертые джинсы. Он сидел на облаке, как на скамейке:
- Тебе туда нельзя.
- Но почему? Вниз меня не забрали.
- Самоубийцам в раю не место.
И парень прошёл сквозь ворота. Она попыталась сделать то же, но у неё не вышло: ворота её не пускали.
И она решилась. Она полетела, спикировала вниз, словно хищная птица: земля приближалась, но она была уверена, что столкновения не произойдёт и была права.
Она очутилась у водопада, вернее у лавопада: раскалённая красная магма лилась, перекрывая вход в пещеру. Но она не побоялась и прошла сквозь огненные ворота, они не причинили ей вреда.
Теперь перед ней стояла демонэсса: на лбу у неё были устрашающего вида рога, из-под юбки выглядывал заостренный хвост, но в остальном она была похожа на девушку. На ней были черные спортивного вида юбка и шерстяная накидка, в руке был кнут, она им щелкнула:
- Стой! Тебе сюда нельзя.
- Почему, меня ведь в рай не взяли…
- Либо у тебя слишком мало грехов, либо незаконченные дела. А теперь проваливай!
Демонэсса щелкнула её кнутом по руке. Рука разболелась: кнут, в отличии от лавы, действовал…
Она не знала, что делать… Ей захотелось с кем-то посоветоваться. Ну конечно, церковь!!! Куда еще можно пойти?
Она опять взлетела и направилась вверх. Она оказалась перед величавым зданием: золотые кресты и купола, белые стены. Попыталась войти, но её обожгло! И тут началось: зазвонили колокола, звук резал ей уши, она не могла там находиться, она зажала уши руками и, на этот раз, решила лететь к родителям. Они ей помогут. Сердце само подсказало ей путь, она увидела их на кладбище, над могилой. Над её могилой!
Они плакали. Плакали также собравшиеся родственники, знакомые, даже бывшие одноклассники, которые её терпеть не могли. Она подлетела к матери, попыталась её обнять, поцеловать, вытереть слёзы, но мама, как от холодного ветра, только сильней запахнулась. Женщина не сводила солёных глаз с могилы.
Она попыталась положить руку на плечо к отцу, он обратил внимание, повернул голову в её сторону, но потом обнял жену и отвернулся.
Она разрыдалась: они её не видели. Зачем ей это было надо? Зачем?
Пошёл дождь, но она его не чувствовала… Дождь лил сквозь неё. Люди на кладбище пораскрывали зонты, кто-то ушёл.
Она захотела улететь на край света. Куда угодно, лишь бы оттуда. Прилетела в какое-то заброшенное здание на краю города. Походила там и поняла что когда-то это была психбольница. В одном из окон третьего этажа сидел мальчик 10-ти лет. Прямо в окне, свесив вниз ноги. Она подошла сбоку и положила ему руку на плечо. Он обернулся и посмотрел ей прямо в глаза:
- Вы кто?
- Ты меня видишь?!
- Конечно,- и прошептал,- больная…
- Почему ты здесь?
- Извините, но по-моему это не совсем ваше дело… И уберите свою руку.
Тут мальчик понял, что её рука прозрачная, как и она вся. Чуть не упал, но она втащила его назад в комнату. Она не прошла сквозь него!
Она заулыбалась, а вот мальчик побледнел от страха:
- Вы кто? Привидение?
- Не знаю. Можно и так сказать… Ты здесь почему?
- Ну… Мне здесь лучше.
- Иди в школу… И нечего больше в окнах сидеть, если не хочешь стать таким, как я!
На этих словах она улетела. В её голове вертелась мысль: «дети, они меня видят и слышат!»
Она прилетела в роддом. В комнату, где на одинаковых кроватках лежали малыши. Вокруг бегала медсестра и их убаюкивала.
Она приблизилась к голубоглазому карапузу и он ей попытался улыбнуться. Улыбка вышла кривая, на пол-лица… И она опять заплакала: она была обречена не знать любви вот такого крохотного существа, не быть матерью… И обрекла она себя сама.
Ей захотелось убежать и она бабочкой выпорхнула на улицу. Она шла, пока не наткнулась на памятник. На скамейке под ним сидела молодая пара: он ей улыбался, что-то оживлённо рассказывал, она громко смеялась.
Она опять начала лететь, уже не то что не зная куда- ей хотелось просто исчезнуть. Зачем её это полуживое существование? Зачем? Чего ей не хватало в жизни? Понимания? Сейчас ей это всё показалось ерундой по сравнению с тем, чего она себя лишила: дружбы, любви, материнства, всего счастья жизни! Тогда, на крыше, её решение казалось правильным, но лишь сейчас она осознала всю его глупость…


* * *


Она проснулась. Она сидела на стуле у окна, облокотившись о подоконник. Яркий солнечный луч бил ей прямо в глаза. «Что за странный сон?»- была её первая мысль.
И тут случилось то, что заставило её поверить: она увидела силуэт уходящего парня. Того самого ангела у ворот рая. Он шёл по солнечному лучу, что слепил ей глаза. Когда он ушёл, луч исчез и она увидела, что всё небо усеяно тучами, идет дождь, а у неё над окном радуга.
Она поняла, что находится на развилке и одну из возможных дорог она увидела во сне. Но пойдет она по другой…

---

[Сумасшедший графоман]

Всё это несерьёзно. Не люблю выставлять своё творччество на покуз. А это? Это проба пера...

Теория Большого Взрыва:
Капля медленно падала со стола - результат моих неосторожных действий. Что, если бы я не был таким неловким?Не было бы этого падения, не было бы удара капли о пол, не было бы Большого Взрыва, не было бы вас, которые едут в электричке: Свердловск - Курган, победы сборной России по футболу над Англией, не было бы футбола, пива, проституток, не было бы сети, и вы не смогли бы писать друг другу смс и обсуждать прогноз погоды и прочие пустые темы, без любви, ненависти, без всего того, что так для вас привычно, если бы я не был таким неосторожным...

...Примерно в некоторую миллиардную долю секунды в момент растекания капли по полу моей квартиры некий учёный Земли рассуждал о происхождении всего мира: ...Может, слышали про теорию Большого Взрыва: Что всё возникло когда-то - взорвалось - и всё... Задаётся вопрос: что было до Большого Взрыва? И все пожимают плечами...
Сколько бы вы не стремились приблизиться к Богу - у вас ничего не получится. Ваше существование ограничено той каплей, которая падает со стола на пол моей квартиры - причина моей неосторожности...

---

[beinahe pessimista]

Сигаретная осень
Дым сигаретный повис,
Ангел струится в тумане,
Слышится каплями бриз,
Сок на последней ране.

Курить за столиком в кафе
Осень первого пожара,
Прочесть себя в чужой строфе,
Умереть в конце бульвара.

Разорвать листок судьбы,
Начертать оригинал
И не сбиться бы с тропы…
Видишь, осень, я пропал.

---

Зверь

[Seth Nightlord.]

Напряжение нервов вполне ощутимо.
В голове только тьма, беспорядок и мрак…
Но мне надо сберечь те крупицы сознанья,
Чтоб не дать внутри зверю ступить и на шаг.

Держусь, но защита все больше слабеет.
Истончается грань между зверем и мной…
И в сознании голос стучит все сильнее,
Все беснуясь за гранью, призывая: «Открой!».

Я боюсь засыпать, зверь приносит кошмары,
Отправляя меня в мир забытой природы.
Ударяют по нервам звуки дальней гитары…
Напряжение крепнет пред началом охоты.

В теле зверя как будто с рожденья жила я…
Запах страха гласит мне о близости жертв.
И на них устремляюсь, все бег ускоряя,
В предвкушении крови топорщится шерсть…

Я в холодном поту просыпаюсь от криков,
Привкус крови еще ощущаю во рту.
Вспоминаю, как жертву пугала я рыком,
Заставляла открыться, готовясь к броску…

С трудом, но стерплю кошмары ночные.
Я боюсь, как бы зверем не стать наяву…
Ведь тогда в своей жизни я все потеряю:
И друзей, и родных… да себя саму.

Но с хищником в мире жила я однажды…
Значит, жить вместе с ним смогу и теперь.
Кто-то бьется о грань, оставляя надежду,
Что сидит пока в клетке мой внутренний зверь…

---

зеркало

[птица луны]

- Знаешь, я по тебе скучаю… -Взгляд в глаза – И… и… Вчера я нарисовала тебе радугу! Шелест бумаги и детская рука достает из кармашка скомканный листок . Виднот только краешек, но на нем радуга… цветная, помятая радуга.
Мелькает край улыбки и снова в глаза…
Замолчала, челка на лицо, подумала…
Неужели уйдет?
Маленькие пальчики мнут листик. Сжала губы в тонкую нервную линию. И…
- Тебе нравится? Нравиться?! - От резкого движения вперед табуретка под ногами начинает качаться, скрип – и она испуганно вскидывает руки, в глазах – страх.
Не уходи…
Изображение исчезает. Не видно за гранью рамы. Я слышу шум всхлипывания и возню.
Вернись, мне без тебя одиноко…
Быстрые шаги в коридор, в комнату и звук, словно что-то тяжелое волочат по полу.
- Привет! – Ее сияющее лицо, на щеке ссадина, но она улыбается – Табуретка сломалась. – Оправдывается, оправляя платье. – Ну, это наверное ничего, новую сделают… или нет. Только… - Вдруг ее лицо неожиданно грустнеет, мгновение - и в глазах блестят, дорожа хрусталики капель.
Только что? Что!?
Она пытается сдержать рыдания и поднимает показать разорванный листик. Разорванный. Отвернувшись утирает слезинки.
Это ничего, ничего… ты лучше сделаешь, я знаю…
- Но я для тебя старалась!!! – Кричит. Вздрагиваю.
Тише, н6е надо так, он мне все равно очень нравится
- Правда? – недоверие и надежда. Девочка насупившись глядит из-под лохматой челки угольками глаз.
Правда… Я дарю улыбку. Её улыбку.
Неожиданно лицо снова меняется – уродливая капризная маска
- Ты врешь! Врешь! – Шелест упавшей бумаги. – не нарисую, никогда не нарисую. – Исчезает. Наверное, садится на стул.
Почему? Пытаюсь докричаться я . Движение.
- У меня больше нет мелков. –
Тогда возьми карандаши, краски, что угодно! Возьми!
Девочка спрыгивает со стула и убегает. Я замираю в ожидании. В блестящем и безмолвном. В недвижимом.
- Вот! – Росчерк ярко синим по глазам. – Вот! – Кисточка скользит мягко, быстро. – Вот! - Я вижу смеющееся, еще мокрое от слез лицо.
Синий… Но радуга начинается с красного
Плеск воды, деревянный стук кисточки о стекло банки. Быстрым росчерком красная полоса по глазам. Цвета плывут, пересекая водные грани друг друга, смешиваются причудливыми орнаментами, бегут, непослушные по гладкой поверхности. Закрашивают нос, губы, и мы смеемся, расцвечивая ее краски звуками.
Тебе весело? Кричу я
- да! – Заливается она с той стороны. Мне еще маячат ее подбородок и прядь волос. Она старается.
Весело?
- Очень! - Она исчезает за изумрудно – зеленым и мне ее уже не видно. Замолкает смех,
пара секунд тишины и падает кисточка. Останавливается рука, а глаза в недоумении блуждают по цветной поверхности. Капает на пол коричневая смесь краски. Гуашь быстро сохнет и становится матово – серой.
- Ты… Ты где?! Где? – Она верно озирается… - Куда ты ушел? – Стучит.
Я здесь, здесь!.. Но она не слышит
- Ты ушел? Ты бросил меня… - Голос дрожит. – Я нарисовала тебе радугу. Радугу, смотри! Не уходи!!! –
Удар по лицу – она не видит.
- Смотри! – Высокие, сухие ноты, крик. – Ты бросил меня! Ненавижу! Вы все бросили, ты такой же как они, ты ушел, тебе тоже нет дела!! –
Детские ладошки, теплые… Не вижу, но чувствую. Её злость и боль.
- Ненавижу!! – Шум.
Нет, не делай этого, не надо..
Удар. И мир рассыпается.
***
Осколки на полу. Девочка, склонившаяся над ними. Вода из опрокинутой банки расползается по цветным кусочкам рассыпанной мозаики снова делая её зеркальной.
Блеск отражения. Лицо. Лицо, разбитое вдребезги. Страх. В её глазах ужас.
Маленькая девочка над осколками зеркала в темном длинном коридоре. Ладошки, перепачканные краской, а по лицу дорожки слез.
- Прости