Я практически ничего не выдумала. Ловля блох приветствуется
читать дальшеКрестик
Никто не знал, откуда у Сашки крестик. То ли он сам купил на сэкономленные деньги, то ли кто-то подарил, в общем, он как-то появился на худой и редко чистой шее. Сашке крупно не повезло. Отец был художник, причем от слова «худо», мать – доведенная жизнью до ручки истеричка. То есть в обычные дни мать, как мать, а в остальные – валькирия натуральная: ругается и дерется. Здравые мысли приходили, правда и к ней. В частности, она научила Сашку молится, плевать через левое плечо, и при малейшей опасности не раздумывая удирать. Но крестик ему не покупали, а настоящий крестильный давно потерялся.
На базаре, рядом с домом, имелась целая куча лавочек, в которых продавалось все что угодно. Сашка на зубок знал весь товар, и когда появлялась лишняя копейка, бежал туда чтобы приобрести очередную фиговину. Браслет как у рокера (хотя, что такое рокер Сашка представлял с трудом), солдатский брелок, ножик и всякую мелочь, назначение которой не угадывалось в принципе. Такой ерунды в его хозяйстве было без счета. Мать ругалась и грозила выкинуть все при ближайшей уборке, но не выбрасывала, а складывала, аккуратно вытирая пыль.
Отца Сашка взаимно игнорировал, мать жалел, а советоваться ходил к домовому Неонилу Дормидонтовичу. Домовой – бесхозный и бездомный – уже несколько лет искал и не находил хозяйство по душе. Какое тут хозяйство, черт возьми, в этих новомодных девятиэтажках? Позор и нелепица. Хозяин тосковал, и от нечего делать приглядывал за соседскими малышами. В доме, к удивлению родителей, но не малышни за последние годы никто серьезно не калечился и особо не озоровал.
Когда Сашка был помладше, он жутко боялся темноты и спал только с включенной настольной лампой. От малейшего шороха просыпался и кричал дурным голосом. Однажды мать не выдержала и прямо посередине ночи пообещала приход домового. Он, дескать, не злой и детей не обижает, но баловства не любит и за порядком следит. Сашка проникся, и после, просыпаясь по ночам, уже не орал, а тихонько лежал и ждал. Хозяин пришел, когда мать и отец в очередной раз выясняли на кухне отношения: падали, тарелки, лопались бутылки, взвизгивали ложки и вилки. Сашке было страшно и противно, когда же это кончится? На незаданный вслух вопрос ответил Неонил Дормидонтович – «Никогда!».
- Твои родители, люди глубоко несчастные, и будут драться, и ругаться всегда. А вот что с тобой делать, ума ни проложу. Ты так искренне верил в меня, что я не мог не прийти. Придется с тобой дружить.
Сашка не очень то и удивился, он действительно верил в домовых, леших, русалок и прочая, в общем, во все, о чем рассказывала мать. Даже в цветочных гномиков, о которых, ему поведали, выкручивая ухо, после варварского уничтожения горшка с алоэ.
Дедушка оказался человеком слова, и дружил исправно. Друг ведь – это когда тебе плохо и трудно, а он тут как тут, поможет, посочувствует, посоветует. Неонил Дормидонтович хоть и был «ничейный домовой», зато всегда был рядом. И это он, когда Сашка нашел крестик, посоветовал надеть его и не снимать.
- Никогда не знаешь, когда может помочь та или другая вещь. Не обязательно поможет именно она, но вдруг именно без нее не обойтись.
Это можно не послушаться маму и папу, а вот попробуйте не послушаться домового. Естественно, все, что говорил Неонил Дормидонтович, становилось для Сашки категорическим императивом. В секции карате-до тренер убедительно рассказывал, как легко из веревки на шее сделать удавку, завуч младших классов на общешкольном собрании завывала об избытке религиозной символики «на теле учеников». Сашка не сдавался и сжимал в маленькой ладони крестик – старый, мятый, потемневший от времени. В субботу, когда всем классом было решено идти и смотреть на древнюю святыню, Сашка проснулся затемно. Он был уже совсем взрослый, и будить никого не стал. Подогрел макароны, заварил чай, нарезал колбасу. Ровно в девять Сашка стоял около школы, не в первый и не в последний раз, дивясь безалаберности одноклассников и рассеянности учительницы. Кое-как к десяти класс собрался. Ровно в два обход достопримечательностей закончился. Чтобы добраться до нужной остановки метро, надо было преодолеть две широкие скоростные трассы. Сплошной поток машин ни на секунду не прерывался. На бортике Сашку как будто кто-то толкнул под локоть, рука сама собой потянулась за крестиком.
Визг тормозов стотонного самосвала, крики одноклассников, вопль классной учительницы, преградившей грудью путь монстру, Сашка не слышал, он как заведенный повторял «Отче Наш иже еси на небесах…».